Книга 9. К метаистории Петербургской империи. Глава 4. Подвиг - страница 8 из 8

так же, как окаменевал боярин или холоп под ястребиным взором Грозного.

Когда Николай, разыгрывая роль непостижимого в своем великодушии и возвышенности своих стремлений монарха и, сам веря в этот фарс, доводил Рылеева до покаянных рыданий, а мудрого и неподкупного Пушкина - до хвалебных песнопений праправнуку Петра, - разве не приходит на память садистское комедиантство Иоанна IV? Разве не оба они веровали - пьянящей и ослепляющей верой гордыни - в великолепную формулу: "в небе Бог, на земле - я"? Разве не чтили самих себя, как пастырей душ и телес, возвышенно-одиноких в своем знании того, что этому стаду нужно и что не нужно, что благополезно ему и что погибельно?

Николай I и Иоанн IV знаменовали собой зенит мощи демона великодержавия - во-первых; его вступление на путь борьбы с демиургом сверхнарода - во-вторых; доведение тиранической тенденции до предела - в-третьих; и начало процесса государственной гибели - в-четвертых.
Синхроническую параллель неудачным польским и ливонским войнам в конце царствования Грозного составляет Крымская война. Опричнине соответствует террористически удушающий режим Николая, причем роль дворянства, выдвигавшегося Иоанном через опричнину, теперь играет бюрократия. Самоубийство Николая, дожившего до начала краха своего сооружения, параллельно ужасной смерти Грозного. Существенно, конечно, не то, что один добровольно принял яд, а другой яростно, в паническом страхе, сопротивлялся своей кончине; важно то, что обе эти смерти ярчайшие образцы двух духовно-государственных банкротств.