Книга 10. К метаистории русской культуры. Глава 5. Падение вестника - страница 4 из 12

и присасывающихся волокон. Строки Блока в поздний период его жизни:

Молчите, проклятые книги!
Я вас не писал никогда!

выражение отчаянной попытки избавиться от последствий того, что он создавал сам.
Миновало еще три года. Отшумела первая революция. Был окончен университет, давно определилась семейная жизнь. Но сперва изредка, потом все чаще - вино и смуты ночного Петербурга начинали предрешать окраску месяцев и лет.
И вот из печати выходит том второй: "Нечаянная радость".

Название красивое, но мало подходящее. Нет здесь ни Нечаянной радости (это - наименование одной из чтимых чудотворных икон Божьей Матери), ни просто радости, ни вообще чего бы то ни было нечаянного. Все именно то, чего следовало ждать. Радостно только одно: то, что появился колоссальный поэт, какого давно не было в России, но поэт с тенями тяжкого духовного недуга на лице.

Только наивные люди могли ожидать от автора "Стихов о Прекрасной Даме", что следующим его этапом, и притом в двадцатишестилетнем возрасте, будет решительный шаг к некоей просветленности и солнечной гармоничности. Как будто груз чувственного и неизжитого, уже вторгшегося в культ его души, мог исчезнуть неизвестно куда и отчего за три года жизни с молодой женой и слушания цыганских песен по ресторанам.

Когда читаешь критические разборы этих стихов Андреем Белым или Мережковским, то есть теми, от кого можно было бы ждать наибольшей чуткости и понимания, сперва охватывает недоумение, потом чувство горечи, а под конец - глубокая грусть. Какое отсутствие бережности, дружественности, любви, даже простой человеческой деликатности! Точно даже злорадство какое-то сквозит в этих ханжеских тирадах по поводу "измены" и "падения" Блока. И все облечено в такой нагло поучающий тон, что даже ангел на месте Блока крикнул бы, вероятно: "Падаю так падаю. Лучше быть мытарем, чем фарисеем".
И все же измена действительно совершилась. И по существу дела каждый из этих непрошенных судей был прав.

Блок не был "Рыцарем бедным". Видение, "непостижимое уму", если и было ему явлено, то в глубоком сомнамбулическом сне. Для того чтобы "не смотреть на женщин" и "не поднимать с лица стальной решетки", он был слишком молод, здоров, физически силен и всегда испытывал глубокое отвращение к воспитанию самого себя: оно казалось ему насилием над собственными, неотъемлемыми правами человека. Низшая свобода, свобода самости была ему слишком дорога. Мало того: это был человек с повышенной стихийностью, сильной чувственностью и, как я уже отмечал, бесконтрольностью. Преждевременные устремления к бесплотному повлекли за собой бунт стихии. Естественность такой эволюции была бы, конечно, ясна Соловьеву, если бы он знал стихи о Прекрасной Даме. Не ее ли предугадал он в ту короткую минуту, когда погрузил взор в дремотно-голубые глаза неизвестного юноши-поэта?

Однако эволюция эта была естественна, но не неизбежна. Вряд ли можно всецело оправдывать кого бы то ни было ссылками на слабость характера или на нежелание разобраться в себе. Блок не был человеком гениального разума, но он был достаточно интеллигентен и умен, чтобы